О статье Михаила Идова про «Пусси райот» в «Нью Йорк Таймз»

Совершенно неожиданно получил вопрос в связи с предыдущей записью (со ссылкой на статью Михаил Идова): «В последней блогозаписи что-то лингвистическое? Или просто политико-социальное? Прошу терпеливого объяснения. :)»

1. Предисловие

Вопрос, полагаю, вызван щепетильным отношением к обсуждению политических и религиозных тем в Городе, что следующим образом зафиксировано в городской Декларации: «На форуме запрещается … обсуждать политические, религиозные, гендерные и расовые вопросы иначе, чем в аспекте перевода.»

Строго говоря, блог – не форум, но, конечно, бессовестно было бы скрываться за букву, играя в непонятки, потому приношу извинения, что ограничился хвалой статье Идова, «утаив», по причине нехватки времени, основания, по которым я ее выделил из неохватной массы материалов.

Пишу неохватной потому, что несмотря на ежедневное (с февраля) и тщательное (в меру возможностей) отслеживание событий и мнений в интернете по английским и русским источникам, хорошо представляю, сколько остается вне моего внимания. На осознание ограниченности во времени, на осознание моей неспособности охватить весь диапазон мнений, накладывается (недоказуемое) ощущение несбалансированности поступающей информации: читая интернет, представляется, что перевес — на стороне защитников «Пусси Райот»; не моральный (что не измеримо), но – количественный.

С другой стороны, если специально (и заинтересованно) искать мнения осуждающих «Пусси Райот», из желания понять их позицию, переселиться в их шкуру, то складывается обратное ощущение: противников гораздо больше, но противники предпочитают либо скрываться за аппаратом пиара РПЦ и судебной системой государства, либо выступать только массово, митингуя, крестнопоходно, от лица народа, России, православия, тогда как защитники «Пусси Райот» выступают либо от себя (одинокие голоса), либо от лица небольших разрозненных групп оппозиционеров, лишенных объединяющих идей. По существу до появления речей Толоконниковой, Алехиной и Самуцевич у оппозиции не было никаких развернутых и разумных (философских) обоснований публичных политических акций, т.е. по материалам в интернете (где, казалось бы, оппозиции – раздолье) – у меня сложилось впечатление (не отрицаю, ограниченное моими способностями к поиску и систематизации), что у российской оппозиции есть образование, но нет мозгов.

До появления речей Толоконниковой, Алехиной и Самуцевич у меня было стойкое ощущение, что противники «Пусси Райот» защитникам «Пусси Райот» идеи – приписывают: либерализм, демократия и т.п. — но это всё не более, чем удобные ярлыки для обозначения врага, и выступление «Пусси Райот» (в очередной раз) противникам доказало, что православию (равносильно – России) объявлена война (война — изнутри, денежки — извне), что спасение России, залог ее вечного процветания – в объединении вокруг православных идей, что противники «Пусси Райот» имеют полное право на государственную защиту (не в данном случае, а – всегда), ибо пекутся о России и государственности, и потому их моральное право на защиту должно быть закреплено юридически. По-моему, это очень плавный переход в рамках их системы ценностей – плавный, если некритично погрузиться в их риторику, если встать на их позицию, посмотреть на мир их глазами: православие – духовное ядро большинства (приравниваем к «русскому народу» и «российской государственности»), исторически выстрадавшее и выстоявшее все атаки (от раскольников до большевиков; отметаем противоположную позицию, провозглашаемую, например, Невзоровым), потому православие — залог возрождения России, ее стабильности, ее (имперского) величия; поэтому – религиозно-артистические (аморальные) маргиналы (такие как «Пусси Райот») подлежат точно такому же обращению, как маргиналы социальные (уголовные преступники; а для многих в России различие между уголовкой и административкой – слишком высоколобо и крючкотворно: карать, так карать! сажать, так сажать!). Если оставаться в рамках этой риторики, Церковь – моральное и духовное ядро, имеющее четкое (апробированное веками) понятие о морали (законе) и грехе (преступлении), и последнее подлежит наказанию (в рамках церкви — от покаяния до пострига до отлучения). Однако духовное ядро не обладает реальной карательной властью вне церковной организации, т.е. неспособно утвердить свою духовную власть над всем обществом, следовательно, необходима власть государства для укрепления духовных основ государства. Симбиоз церкви и государства получает циклическое обоснование риторикой взаимных необходимостей, без удовлетворения которых Россия погибнет — откатится в пост-горбачевский хаос и произвол (как экономически, так и духовно).

Т.е. если мы встаем на позицию, что в идеале Церковь (или, как сказал бы Гегель, в понятии, т.е. абстрагируясь от отдельных злоупотреблений – от брегетов, мерседесов и прочих, по мнению противников «Пусси Райот», поклепов) – в идеале – носитель духовного, этического закона благого общества (как в христианском понятии благости, так в и аристотелевом понятии блага), то мы плавно приходим к тому, что духовный (церковный) закон обязан каким-то образом утверждаться, а отклонения от него – пресекаться и наказываться. Свобода вне этого закона – суть преступление.

Потому когда Толоконникова (риторически эффективно) восклицает, что «мы свободнее, чем все те люди, которые сидят напротив нас на стороне обвинения, потому что мы можем говорить все, что хотим, и мы говорим все, что хотим.» — она права артистически (обращаясь к своей аудитории, к аудитории принимающей абсолютную ценность свободы слова), но как философ она совершает (по-человечески понятную) ошибку увлеченного артиста: она использует своё (идеальное) понятие свободы («говорить все, что хотим») для этического осуждения тех, чья свобода (свободный выбор) состоит в том, чтобы отдать свой голос (и не только избирательный – человеческий голос) Церкви, Государству и, в идеале, Господу. Безоговорочное молчание – есть высшее доказательство приверженности слову Божьему. Подлинно и глубоко верующему абсолютно нечего добавить к сказанному в священном писании. Его свобода достигнута. Она – в Боге.

Анализируя доступные мне материалы, я пришел к заключению (возможно, ошибочному), что большинство сторонников православия в России (разных поколений и разных возрастов) безо всякого принуждения (из самых разнообразных побуждений), каково бы ни было их отношение к официальной Церкви, видят в христианстве (и его российской инкарнации – православии) – этическую основу своего повседневного обращения в обществе. Я вижу спектр – от тихого индивидуального принятия Христа как личного Бога до публичной агрессии современных черносотенцев. То, чего я не вижу (опять же, руководствуясь исключительно доступными мне материалами) – это какой бы то ни было развернутой и обоснованной этической альтернативы христианству. В силу российской специфики, православие преобладает, ислам упоминается (в основном по линии «мы еще добрые, православные; пусек бы в мечеть, им бы ой как вломили!»), все остальные — буддизм, кришнаизм… — выпадают из дискуссии (за ненадобностью). Тем не менее – даже самые ярые противники церкви (Невзоров – ярчайший представитель) протестуют против Церкви как корпоративного института, против государства как института беззакония, тогда как ни этические принципы христианства, ни принципы справедливой государственности (иной, вне-церковной справедливости) не подвергаются ни анализу, ни обсуждению.

Даже в речах Толоконниковой, Алехиной и Самуцевич (что частично объясняется необходимостью отвечать на обвинение в разжигании религиозной розни) мы слышим риторку правильного/неправильного христианства – т.е. прежде всего риторику раскола, что, собственно, получило краткое, емкое выражение в небольшом посте дьякона Кураева: «В России всегда сочувствуют страдальцам. Ясно, что реальные страдания реальных тюремных узниц несопоставимы с «моральными переживаниями» продавщицы из Храма, которая, по ее словам, так переживала, что аж сбилась при пересчете купюр…». Следствие: «любой реальный срок из поросят сделает мучениц, и тогда маятник общественных симпатий надолго зависнет на их стороне.».

Предотвратить раскол – забота Кураева. Возбудить раскол – задача «Пусси райот».

Такой представляется российская ситуация, если отслеживать ее по материалам в интернете.

Для ясности, полагаю, необходимо хоть слегка осветить тот факт (кажется, недоступный ни противникам, ни защитникам «Пусси райот»), что «Пусси райот» крайне далеки от настоящей современной маргинальности, потому что пытаются аргументировать свою позицию (артистический и политический акт) внутри-религиозной риторикой, что в США, например, вполне «mainstream» – «основная линия» общественно допустимого протеста. Т.е. «Пусси райот» маргинальны, конечно, только если рассматривать их в аспекте современной российской ситуации. Поэтому противники «Пусси райот» правы риторически, что протест «Пусси» «инспирирован» Западом, хотя вряд ли правы фактически в том, что пусси – проплачены Западом (т.е. я никаких документальных доказательств западного спонсорства деятельности групп «Война» и «Pussy Riot» не нашел). «Инспирированы» «Пусси» – идейно, т.е. вдохновлены западным искусством, западными методами борьбы с тоталитаризмом духа и государства, т.е. западными достижениями в борьбе за свободу слова, искусства, за идеи феминизма, за права национальных и сексуальных меньшинств и так далее.

Если посмотреть на столкновение православных и «Пусси райот» со стороны крайнего западного радикализма, то существует позиция, выражаемая Славоем Жижеком, по которой никакая религия не обладает исключительным моральным, этическим правом, так как большинство людей в современных условиях «инстинктивно моральны: мысль о пытке или убийстве другого человека – для них глубоко травматична. Потому, чтобы побудить их на это, необходима более грандиозная священная Идея [Cause], нечто, что сделает их личные сомнения в убийстве ничтожными.» По Жижеку (и по его интерпретации Лакана): если Бог есть, то позволено – всё (любое беззаконие вплоть до убийства оправдывается Священной Истиной): «Большинство нуждается в анестезии от стихийной чувствительности к страданиям. Для чего и нужна священная Идея – без этой Идеи нам пришлось бы ощутить всё бремя содеянного нами, без Абсолюта, на которого мы смогли бы возложить высшую ответственность.» И суммирует: «Идеологи религии обычно утверждают, верно или нет, что религия побуждает плохих в остальном людей совершать хорошие поступки. Однако, исходя из современного опыта, можно скорее остаться при утверждении Стивена Вайнберга: в то время как без религии хорошие люди совершали бы хорошие поступки, а плохие люди – плохие поступки, только религия может заставить хороших людей совершать плохие поступки».

С этой позиции парадокс современной ситуации в том, что в плане использования религиозной аргументации для обоснования общественно-политического движения, как исламский фундаментализм, так и православные противники «Пусси» – вполне «mainstream», хотя методы одних (убийцы-самоубийцы) исторически зародились в революционных арабских движениях, а других (неограниченная прокуратура) – в сталинском общественном порядке (потому они с такой легкостью посылают пусек в мечеть, иносказательно оправдывая любое наказание за идеологическое прегрешение – вплоть до смертной казни).

А Жижек, по существу, отказывает любой религии в праве оправдывать как терроризм, так и государственную тиранию некоей «Священной Истиной» (или «Идеей»).

Как вы понимаете, такая политическая анти-религиозная риторика (радикально осовремененный марксизм, удобренный последними достижениями психоанализа и социальных наук) немыслима из уст российской оппозиции, которая по существу ничего не в состоянии протипоставить этическому (в идеале) превосходству Православной Церкви (хотя намек заключен в цитате из Монтеня в речи Толоконниковой: «Надо слишком высоко ставить свои предположения, чтобы из-за них предавать сожжению живых людей»). Никакой подтертый брегет на запястье патриарха не сравнится по критической силе с абсолютным отказом религии и Церкви в праве на обладание этической истиной.

2. По статье Идова

Это (к сожалению, длиннющее) предисловие понадобилось мне, чтобы объяснить, почему статья Идова представляется мне уникальной и заслуживающей особого внимания переводческого сообщества.

Прежде всего. Как переводчики мы понимаем, что изучение языка никогда не ограничивается зазубриванием грамматики, слов и выражений. В разной степени (технические переводчики меньше, художественные больше) мы стоим перед необходимостью погружаться как в культуру иностранного языка, так и в оттенки взаимопередачи так называемых реалий из одной культуры в другую (в той мере, в какой они отражаются в языке). Сопоставление культур – необходимость, диктуемая, определяемая типом перевода.

Задача статьи Идова – донести культурные реалии судебного процесса и ситуации в целом до американской аудитории максимально емко в объеме, допускаемом жанром «opinion» (мнение, взгляд).

Идов обладает уникальным видением и возможностями: во-первых, он внутри ситуации (в Москве, журналист, писатель, редактор); во-вторых, он внутри двух культур (американский журналист, выходец из России, в совершенстве владеющий обоими языками).

Если бы мне просто хотелось политико-социального комментария, например, донести до переводческого сообщества наиболее характерное мнение, принадлежащее четко очерченной социальной группе, я, наверное, рекомендовал бы не статью Идова, а статью Маши Липман The Absurd and Outrageous Trial of Pussy Riot в журнале The New Yorker, обращенную к слою думающей американской «интеллигенции» (в кавычках, так как наше понимание «интеллигенции» не переносимо буквально на этот слой американского общества). Из «простого политико-социального» статья Липман – наиболее характерная, развернутая и односторонняя (начиная с названия: «Абсурдный и возмутительный процесс над Пусси райот») интерпретация событий со стороны безоговорочной защиты «Пусси райот».

Но Идов также видит (и доносит до читателя) в крайне компактной форме то, на что я угробил целое предисловие, т.е. ограниченность российской оппозиции (Идов использует термин «либерализм»): «Либерализм в России – своеобразный зверь. Подпитываясь, как он это делает, отвращением к «жуликам и ворам» в правительстве, он ближе к либертарианизму Чайной Партии, и целенаправленно не озабочивается тем, что американцы называют «issues». Равенство полов, права этнических и сексуальных меньшинств прочно остаются за его рамками.» («Liberalism in Russia is a peculiar beast. Feeding as it does on the revulsion with “crooks and thieves” in the government, it is closer to Tea Party libertarianism, and it pointedly doesn’t concern itself with what Americans call “issues.” Gender equality and the rights of ethnic minorities and gays all remain firmly outside of its scope»)

Для знакомых с социальными реалиями США, Идов одним абзацем позиционирует российскую оппозицию в реалиях, понятных американцам. Более того, американские реалии обратно не переводимы: ни слово «issues», которое я оставил без перевода, ни тонкие и чисто американские отличия между либерализмом и либертарианизмом, ни особенности Чайной Партии невозможно передать российской аудитории без исторических объяснений на нескольких страницах.

Если задуматься над словом «issues», то у нас нет объединяющего понятия для забот широкой общественной значимости, для социальных язв. Например, из речи Алехиной:
1. Проблемы системы образования:
* Современные институты образования учат людей с детства жить автоматически. Не ставить ключевых вопросов с учетом возраста. Прививают жестокость, и неприятия инакомыслия. Уже с детства человек забывает свою свободу.
* У нас в стране считается нормой ребенка, попытавшегося сбежать из детдома, положить в психбольницу.
* подобный способ становления, очевидно, препятствует осознанию внутренних и в том числе религиозных свобод, и носит массовый характер
* Следствием такого процесса … является онтологическое смирение, бытийное смирение социализации.
2. Бюрократическое устройство и система власти:
* До сих пор мне удивительно, что в нашей стране требуется ресурс нескольких тысяч человек, для прекращения произвола одного или горстки чиновников.
* вертикаль власти, где решение любых вопросов происходит единственно через прямое вмешательство начальника. Отсутствует горизонтальное распределение обязанностей, которое заметно облегчило бы всем жизнь. И отсутствует личная инициатива. Процветает донос.
3. Социальная апатия:
* люди у нас в стране перестали ощущать принадлежность территорий нашей страны им самим, гражданам. Эти люди перестали чувствовать себя гражданами. Они себя чувствуют просто автоматическими массами.
4. Экология:
* жена нашего премьер-министра Дмитрия Медведева, собирается там построить резиденцию? И уничтожить единственный можжевеловый заповедник у нас в России.

Каким словом мы можем объединить все эти общественные проблемы?

Ограниченность (интеллектуальная) российской оппозиции выражается и в характерном, крайне распространенном отношении к поступку «Пусси райот» сразу после того, как он произошел. Ограничусь одной цитатой из блога Алмата Малатова: «Если я мог в контексте их акции употребить слово «дуры», то теперь не могу. Они не дуры.»

Обратите особое внимание на «теперь». Изначальная, инстинктивная реакция российской оппозиции на необычный, не вписывающийся в ее представления, политический протест: бабы – дуры! Представить себе, что отчаянная акция могла быть вызвана и оправдана (в старых добрых традициях интеллигентов 19-го века) философски и этически, что она может выражать искренний социальный протест, это — немыслимо, а что «бабы – дуры!» — сколько угодно.

Никакого понятия презумпции невиновности в головах российских оппозиционеров нет. Отсюда – полнейшее отсутствие требований суда присяжных (какая разница в нынешней ситуации, как положено по закону?).

Никакой презумпции этической обоснованности радикального поступка – нет. Отсюда подозрения в политической ангажированности «Пусси». Тот же Малатов, (который, по моим наблюдениям, был далеко не одинок): «семь лет — слишком уж большая цена за шанс международной карьеры.» Подспудный цинизм российской оппозиции слишком четко виден в интернете (свобода слова, как никак): всё продается, не за картошку, так за айфон. Каким видится Малатову благополучие? «Благополучным, по моим обывательским меркам, исходом — был бы … отъезд Толоконниковой, Алехиной и Самуцевич из России, а дальше — их художественная карьера, или работа по специальности.» Укрепить буржуазный рай – предел мечтаний айдекабриста.

Презумпция артистической свободы, презумпция значимости артистического выражения не входит в число основополагающих ценностей российской оппозиции. Снова Малатов, потому что он под рукой, но немало подобных заключений встречал: «Творческий аспект деятельности Pussy Riot — для меня не имеет значения вообще.» Получается: творцы в России те, которые печатаются в серьезных издательствах, выступают на площадках, выставляются в салонах, — т.е. которые работают в рамках устоявшихся структур; такие — имеют право на «творческий аспект», а эти – тоже еще артисты! — откуда свалились на алтари и крыши троллейбусов?

В стране зашоренных глухонемых, как еще «Пусси» могут быть услышаны, если не через акции радикального, спонтанного, неожиданного артистического протеста?

И опять же – Идов уверенно держит руку на пульсе российских реалий: не только приближенные к власти музыканты (Валерия, Ваенга), но и рокеры (Земфира, Мумий Тролль) отмалчиваются, не поддерживают «Пусси райот». По Идову, «Пусси райот … наиболее важные артисты в стране. Это не имеет никакого отношения к качеству их музыки [как Малатов и другие, Идов отказывает «Пусси» в артистической значимости]; судить их артистические достоинства это всё равно что журить Yippies, потому что у Свинасуса Бессмертнго, которого они выдвигали в президенты в 1968-ом году, не было шанса быть избранным.» («Pussy Riot … most important artists in the country. This has nothing to do with the quality of their music; judging it on artistic merit would be like chiding the Yippies because Pigasus the Immortal, the pig they ran for president in 1968, was not a viable candidate.»)

И опять комментарий Идова точен: «когда лучше всего оплачиваются закрытые концерты для олигархов, дружащих с Кремлем, восстание – не из жгучих тем» («when the best-paying gigs in town are private shows for Kremlin-friendly oligarchs, rebellion is not a hot topic») Забавно, как в современной России все подозревают всех в продажности, все у всех разыскивают тайную корысть, умело затаенную неискренность.

Но что делать, как переводить эту чудную историческую реалию, этот милый каламбур – Pigasus? (pig – свинья, вместо Pegasus, Пегас)

Реалии, избранные Идовым, работают в обе стороны (вернее, непереводимы в обе). Невозможно без пространных комментариев передать метафору, что процесс над «Пусси райот» — это «Russia’s Nazis-in-Skokie moment» («российское событие типа нацисты-в-Скоки»). Невозможно (сам Идов не может) без объяснений донести до американцев родимо-достоевское понятие «надрыв»: «nadryv — a kind of plaintive hysteria that grips the culture every so often» («nadryv – жалостливая истерия, время от времени охватывающая [русскую] культуру») — и всё равно, боюсь, ускользнул «надрыв» от читателей, как ни объясняй (мне неоднократно признавались американцы, читавшие Достоевского: невозможно поверить, что это – реализм; для них это – фантастика, граничащая с безумием).

И я думаю Идов чудесно передал это ощущение фантастического безумия на границе культур: «И наконец, в точности как мечтали многие [российские исполнители], есть-таки русская музыкальная группа на первых страницах главнейших европейских газет и журналов – группа со смелым названием, броским стилем, и убедительной историей. За исключением того, что это не музыкальная группа вовсе. И вместо мирового турне, ее участников ожидают тюремные приговоры» («Yet finally, just as many have dreamed, there is a Russian band on the covers of major European newspapers and magazines — a band with an edgy name, a catchy look and a compelling story. Except it’s not a band at all. And instead of a world tour, its members are facing prison sentences.»)

3. Заключение

Не скрою, что несмотря на одолевавший меня интерес к происходящему с «Пусси райот», я ни в какую не собирался высказываться ни по одному из вышеизложенных соображений. Одно дело с трибун наблюдать, а другое – самому на поле за постоянно ускользающим мячиком выскакивать… Но пока я (учитывая недавний скандал, разгоревшийся на форуме из-за двух (!) слов, без разрешения процитированных из личной переписки – узнаете «надрыв»?) три дня ждал разрешения автора вопроса процитировать личную переписку, разрозненные, сумбурные наблюдения стали складываться в некое подобие осмысленного взгляда на происходящее, и в свободное время я набрасывал их обрывистыми предложениями, чтобы не булькали и не мешали жить.

Что меня привлекло в статье Идова (и заставило задуматься) – это умелое использование лингвистических и культурных (непереводимых) реалий, т.е. сугубо переводческие проблемы, над которыми мне гораздо интереснее думать, чем над политикой (и не понимаю я в ней ничего, и никогда не понимал). Однако по мере ожидания и обдумывания, попытки объяснить мотивы выбора статьи Идова из неохватного потока информации зацепляли всё бóльшие и бóльшие пласты прочитанного за последние месяцы и заставляли уходить от сугубо переводческого, что постепенно привело к полному перевороту плана объяснения – вместо «от переводческого к социально-политическому» получилось точно наоборот — «от философско-этического через социально-политическое к переводческому».

Думается, такой результат доказывает, что мне изначально не следовало залезать не в свои сани политической аналитики, а разумнее было бы отсидеть(ся) сиднем на родимой печи филологии, очесами упрясь в монитор с интернетом…

… тем не менее хочется (втайне, но отчаянно) надеяться, что хоть в какой мере полноты удалось мне ответить на вопрос моего терпеливого корреспондента…