Новости Энциклопедия переводчика Блоги Авторский дневник Форум Работа

Декларация О нас пишут Награды Читальня Конкурсы Опросы
Автор
Архивы
Свежие комментарии

С другого берега…

О поэтическом переводе и смежных вопросах…

Подписаться на RSS  |   На главную

Еще один…

Последний раз переводил буддийского поэта почти десять лет назад, и за это время многие прочитаны, но немногие отпечатались в памяти. По наблюдениям, большинство американских поэтов, которые ассоциируют себя в той или иной мере с буддизмом, стремятся описать ценный доктринальный результат, которого, предполагается, буддист достигает в процессе каждодневной практики, — некое состояние медитативного баланса, не нуждающееся в словах, но так как в поэзии без слов никуда, то его пытаются передать аккуратным отбором ситуаций и объектов (особенно в природе), намекающих на баланс и покой.

Зачем пытаться передавать словами состояние, которого следует (по буддийский предписаниям) добиваться медитацией? И если можно довести себя до искомого состояния посредством поэзии, зачем медитация? Или поэзия призвана довести до некоего относительно несовершенного уровня само-ощущений, а для следующего необходима медитация? Поэзия — трамплин в нирвану?

Как бы то ни было, доктринальными головоломками и саморефлексией американские буддийские поэзы не занимаются. Если читать подборки, намеренно игнорируя имена авторов, постепенно начинает казаться, что процентов девяносто стихов написано одним поэтом. Вот на фоне этого однообразия и выделяется поэзия Джима Харрисона, который, скорее, смотрит на мир с буддийской позиции, нежели пытается на разные похожие лады передать предполагаемый идеальный результат медитации.

С переводческой точки зрения замечу только, что несмотря на верлибр, переводить слово в слово слово за слово не стремился в силу хотя бы того известного обстоятельства, что английские слова из-под пера хорошего поэта, цепляясь друг за друга, вызывают ассоциации, глубоко укорененные в его родной культуре, и потому русские приходилось порой подбирать за пределами устоявшихся переводческих соответствий. Есть и другие сопутствующие обстоятельства, но обсуждать их вряд ли имеет смысл, если сами стихи не представляют для читателя ни малейшей ценности. За сим — молчание, в просторечии называемое перевод…

* * *

Не знаю. Может быть, я не прав. За годы практики
Я научился с высоты, как птица,
Обозревать пространства.

Нет! Не сегодня! Отказываюсь! Не хочу
Видеть тело!

За несколько часов — шторм, на дорогах заторы —
Я дотащился, наконец, до нашего зимнего домика в Мичигане.
Сообщение, оставленное на автоответчике нарочито нейтральным голосом:
Мой учитель, дзен-мастер Чино Сенсей,
Утонул сегодня в ледяном пруду, пытаясь спасти
Свою трехлетнюю дочь, которая утонула тоже.

Сообщение. Факт в копилку событий.

Но внезапно мой разум
Взмывает под самое небо, и я вижу Сенсея
В черном его кимоно, барахтающимся в пруду,
Как утопающий ворон, разворачивающий рукава-крылья,
Освобождающийся взлететь,
И с самого дна
Поднимается дочь
Соединиться в полете.

Что это видéние значит? Я сказал же,
Не знаю. Может быть, я не прав. Перерождение неотвратимо.
 
 
 
* * *

Наш разум гудит, как пчелы,
Но не разум пчел.
«Только крылья», — жужжат нам пчелы, —
«Не сердце, перелетают с цветка на цветок.»
 
 
 
* * *

Не ныне и присно, а присно и ныне!
Не чувствуешь разницы?!
Но это же дело жизни и смерти!
На колени! На колени в снег.
Вслушивайся, вдумывайся в тиканье своих часов.
 
 
 
* * *

Время нас пожирает.
Живьем.
Вчера в день рожденья
Я состарился на день,
Но родился — миллионы эонов тому —
Одноклеточное нечто
В грязи родного подворья…
 
 
 
* * *

В городе Линкольн, Небраска,
Стриптизерша в клубе:
«Я — принцесса из Шалимара!»
О! несомненно! Слов нет.
Озарений, прозрений — навалом.
А со словами — всегда непруха.
Воздух пропитан влагой
Без обещанья дождя.
Вот ведь, в мои-то годы
Впервые передо мною
Подлинная особа
Королевских кровей.
 
 
 
* * *

Пасхальным утром по всей Америке
Крестьяне жарят картошку
С беконом.

У нас как бы нет «крестьян».
Тем не менее, миллионы таки крестьян
Жарят картошку пасхальным утром.
С кетчупом — объеденье! Дешево и сердито.

Если бы Иисус вернулся пасхальным утром,
Он первым же делом поел бы
Жареной картошечки
С моими друзьями.
 
 
 
* * *

Я заметил – ворон
Целеустремленно кружится на моей головой.
 
 
 
* * *

Уж точно не рыбы обнаружили воды,
Не птицы воздух,
Не люди слово.
Политик с паперти,
Задушив в себе бога,
Вбрасывает в собравшихся обещание лепоты.
Отгоревшая лампа. Чадит. Не может
Представить, что Солнце — взойдет.
 
 
 
* * *

Монаху давно за восемьдесят.
На ступнях почти не осталось мяса
Смягчать уколы камней.
Видит у колодца женщину.
Ту, что видел лет пятьдесят тому…
И снова руки дрожат,
Когда принимает
От неё стакан воды.
 
 
 
* * *

Думаешь, лысина приближает к Будде?
Рекомендую химиотерапию.
Волосы выпадают беспечно
На пол. Глаза разбухают,
Что, кажется, треснет череп.
Сердце бьется,
Как бешеный кролик в клетке.
Вот тебе с каждой секундой
Всё ближе и ближе
Нирвана.
 
 
 
* * *

В шестом веке (не раньше) христиане решили,
Что зверьки не вхожи в царство небесное,
Ибо копыто, крыло и лапа
Не жертвуют на церковь.

Телевизионные проповедники,
Всепроникающие, как вирусы,
Лезут в душу с обещаниями
Спасти как лучше.

Душевнобольные дебилы, ну с чего им взбрело,
Что райские кущи — им,
А не возлюбленным чадам, зверушкам?
 
 
 
* * *

Напевая мантру, вспоминая сутру,
Монах наступил рассеянно, самоубийственно
На хвост гадюки.
В прошлой жизни змея, наверно,
Ружьем на стене висела
В каком-то из промелькнувших актов…
 
 
 
* * *

Время от времени, здесь и там
Вижу огромную жирную жабу,
Что сочится словами любви и смерти
Через кожу, и стекают, отвердевают
Ядом зияющие наросты.
Вот они-то и убивают
Всех
Всех
Всех
Со временем.
А под ногами у жабы — ковер
Изумительной выделки
Из радужной кожи
Богов.
 
 
 
* * *

Смерть поджидает — откроется дверь
В нас.
Смерть терпелива, как дохлая кошка.

Деревенская девочка. Ангелочек.
Догнал
Обезумевший бык,
Pаспотрошил
По дороге домой из школы,
Потому что ей захотелось срезать
Через пастбище угол…

Пятиклассница.
А не умела ни читать, ни писать.
«Глупышка…» —
Всё, что нашлись мы сказать про нее…

Это было в начале мая.
Цвела черемуха.
По ночам осыпались звезды.

Так она и живет в моей памяти
Шестьдесят лет.

Смерть выбирает всё.

Всё. Кроме наших историй.


4 января 2021 L.B. | 3 комментария


Пустогаров против Шекспира…

Дядюшка тут в теме «Это полезно знать» навел на новый перевод 90-го сонета Шекспира, и хотя я не уловил, что в нем полезного, перевод заинтересовал…

Then hate me when thou wilt, if ever, now,
Now while the world is bent my deeds to cross,
Join with the spite of fortune, make me bow,
And do not drop in for an after-loss.
Ah, do not, when my heart hath scap'd this sorrow,
Come in the rearward of a conquer'd woe;
Give not a windy night a rainy morrow,
To linger out a purpos'd overthrow.
If thou wilt leave me, do not leave me last,
When other petty griefs have done their spite,
But in the onset come, so shall I taste
At first the very worst of fortune's might;
And other strains of woe, which now seem woe,
Compar'd with loss of thee will not seem so.
Возненавидишь? Так давай сейчас,
когда мои труды распяты на кресте.
Согни меня, с ударами судьбы объединясь,
не прибегай последней из гостей.
И если я смогу спастись от бед,
с их арьергардом ты не добивай потом -
вслед ночи ветреной дождем в рассвет
уже решенный не оттягивай разгром.
Не объявляйся всех злосчастий позади,
когда удары мелких дрязг слабы.
Нет, первою атакой приходи,
чтоб сразу оценил я мощь судьбы.
В сравненьи с тем, что ты расстанешься со мной,
все остальное не покажется бедой.

Честно признаюсь, сразу захотелось пожурить переводчика за перевод «the world is bent my deeds to cross» как «мои труды распяты на кресте», так как «cross» — не «crucify», но сдержался и задал ему другой вопрос про неизвестно откуда появившуюся «гостью», но вскоре расслабился и-таки «пожурил»

А «гостья» («не прибегай последней из гостей»), оказывается, отпочковалась от «drop in» в «and do not drop in for an after-loss», хотя не всякий визитер — гость, а «after-loss» «потерялся», и переводчик, оказалось, думает, что «об after-loss, cобственно, постоянно говорится в сонете, поэтому особой потери я не вижу». Получается, что Шекспир лишки навалял, без которой можно обойтись, но «гостья» понадобилась, а «мир» (the world) как бы и не очень… И так, сопоставляя, спотыкаешься почти на каждом слове, и не ясно, что отпочковывается из оригинала, а что из творческого сознания переводчика…

Так как переводчик явно не озабочен эквиритмией (размер колеблется от 5 то 7 стоп в строке), казалось бы открываются возможности «сохранить» больше значимых слов, но и этого не происходит; например, «my heart hath scap’d this sorrow» превращается в «я смогу спастись от бед»… И так далее..

А заинтересовало меня, собственно, — удастся ли переводчику осуществить заявленнное? «лирический герой сонета предстанет перед нами полководцем» или нет?

Предо мною — точно не предстал… Скорее, хозяином, заботящимся, чтобы гостья не запоздала…

Впрочем, необходимо заметить, что у Шекспира милитаристские метафоры простираются от строки 3 до строки 6, после чего — как гром среди ясного неба — случается метафора метереологическая («Give not a windy night a rainy morrow»), которая неким странным образом в строке 8 выворачивает обратно в милитаризм («To linger out a purpos’d overthrow»), который в терцетах развития не получает.

Иными словами, от оригинала остается ощущение, что Шекспир не слишком был озабочен представить лирического героя полководцем, он смешивает метафоры и не стремится провести, так сказать, генеральную полководческую линию. Т.е. переводчик выдает желаемое за действительное. Или, может быть, из чувства противоречия хочет удалиться от Маршака (и предшествующей традиции) и отразить другой аспект оригинала, но с задачей не справляется (и оригинал мешает, и поэтической техники не хватает)…


6 сентября 2016 L.B. | 23 комментария


Вести из конюшен…

Тут на форуме разговор зашел о замечательной книге Азова, так что я почитал заодно и его статью «Вообще не рак», упомянутую в рецензии Бузаджи на книгу и отдельно изруганную самим же Бузаджи, который пишет так, будто он последний оплот теоретической истины и вообще крутой бич божий и всех еще научит. Например, разлившись ерничаньем аж на два абзаца, Бузаджи заключает: «Всё вышесказанное ни в коем случае не значит, что статью А.Г. Азова «Вообще не рак» можно счесть болтовней или байкой.» Иными словами, у Бузаджи так много навоза, что достанется и пашням, и гостиным.

Но если абстрагироваться от апломба и поучений Бузаджи, две статьи интересно дополняют друг друга в обсуждении трудностей перевода одного фрагмента из Солженицина. И, честно признаюсь, забавно наблюдать, как Азов вспугнул-всполошил Бузаджи словечком «непереводимость», взмахнул, так сказать, красной тряпицей…

Азов «Вообще не рак»
Бузаджи «Курабельный случай»


10 мая 2016 L.B. | Пока нет комментариев


Канат над пропастью

Поначалу (по молодости?) несколько раздражало, что отзывы удавалось предугадать. Ну, например, на редкое слово или на неологизм какой:
— А в оригинале что? — глаза прочитавшего переводчика загораются: — Тоже какое-нибудь редкое слово? — и ведь знает же, что не слово в слово переводим, но жажда познать новое преобладает над сухим методическим знанием.
— Да нет, в оригинале в сопоставимом месте ничего особенно редкого… — и потухают глаза:
— Но тогда… зачем?

Это так по-детски, будто игрушку отобрал, я всегда терялся, не знал, что ответить, тянуло на пальцетопырные глобальности: «А зачем вообще переводить поэзию?» — но становилось (почему-то) за глобальности с опережением стыдно, потому молчание, пожимание плечами оставалось наиболее приличествующим (не)ответом…

Редкие слова интерес возбуждали и непременно к оригиналу, будто если на забугорном языке автор некий раритет на свет не извлек, то и мне из родного болота не дóлжно сметь, да и не светило извлечь всё равно, но и помимо редких слов синтаксис, например, к возбуждению склонял:
— Неужели автор так заворачивает?
Так нет, язык другой, всё-таки… — и, подстраиваясь на взаимность: — сами понимаете… — и возвращаясь к делу: — но по-своему, да, заворачивает…
И собеседник ответствует с видом глубокого понимания (частенько не заглядывая в оригинал):
— А! калька…
И возражение нерешительным голоском:
— Чтобы утверждать «калька», необходимо, наверное, хотя бы попробовать восстановить синтаксическую конструкцию оригинала по переводу… — парируется в духе:
— Это всё теория…
И разговор скукоживался увядшей орхидеей…

… если не переходил на профессионально оскорбительные инсинуации:
— Это… наверное… — натужно вежливое, снисходительное выражение лица: — сложное для тебя место…. В оригинале автор хотел сказать… — следует попытка истолкования оригинала, и приходится подхватывать с полуслова и развивать авторитетным тоном, а то, не дай бог, на остаток жизни дисквалифицируют:
— Нет, совсем не сложное: автор, в действительности,… — что моментально раздражало собеседника еще больше:
— Так если знаешь, то — зачем?!

«‘Зачем?’ как абсолютный предел профессионального диалога» — задумывал диссертацию… Скучно веяло школьными сочинениями, «идеей», «темой», «основной мыслью» произведения, такой всякой гадостью…

С Каммингсом были случаи:
— Что за дикая пунктуация? Неужели так в оригинале?
С покорностью подношу оригинал… в глазах вопрошавшего отражается глубокое внутреннее остолбенение… оригинал обычно еще «хуже», капризнее… что, впрочем, предотвращало неумолимое «зачем?» в мой адрес, так как загадка, зачем изгалялся автор оригинала, тоже не поддавалась решению…

Продвинутые образовательно (например, немногие читавшие стиховедческие работы Гаспарова) вдавались в технологию (что обнадеживало):
— А в оригинале тоже такой размер? (или ритм… или рифма…)
И мой ответ варьировался по обстоятельствам, но, конечно, с английским проблема: если размер, то на всю поэзию подавляюще один — ямб, а теперь вот верлибр (который, конечно, не размер, но это всё… «теория»…), так что отдельные вкрапления (типа гекзаметра у Клафа) потрясают (а у нас гекзаметром простыни исписаны), но по-русски-то к ямбу никто меня железной цепью просодии не привязывал, и приходилось опять плечики упражнять в пожимании, нарываясь на поощрительное:
— Что ж, и Маршак искажал… И Пастернак искажал… А какие талантливые поэты были!
«Куда тебе, лаптю…» — подразумевалось весьма недвусмысленно… Лапоть тупил очеса долу…

Вдохновленные виртуальным присутствием призванных заклинанием гениев, собеседники тянулись к глобальностям: «Перевод — искусство возможного…», «Поэзию не перевести без потерь…», «Не поштучно слова перегоняем, а весом весомое воздаем…» — тут я чувствовал, что хочется придушить всю российскую переводческую традицию заодно с прапрадедом ее Цицероном, потому помалкивал, давал собеседнику высказаться и при первой возможности ретировался продолжать влачить свое беззачемное существование…

Впрочем, зуд «а что там в оригинале?» слишком сильно чувствую сам. Потому в следующей подборке накропанного за последний год, сопровождаю виршата ссылочками на вдохновивший оригинал, а на собственное изумление бессмысленностью сопровождения: почто сопровождаеши?! — отвечаю доведенным долгими тренировками до совершенства пожимом плеч: «Так получилось…»


Человек с голубой гитарой

— Ты, с голубой гитарой! Играй
вещицы как есть!

— Вещи преображаются, отражаясь
от струн голубой гитары.

— Нет, ты обязан! играй
мотивчик превыше нас

чтоб был воплощенные мы.
— Но вы поймите…

— Не словами играй!
Играй голубой гитары

блюз. Импровизируй
вещи как они есть!

~~~~~


* * *

Обнаженная черешня,
взнесясь над крышей,
летом произвела
изобилье плода.
Говорить о плоде, обозревая скелет?!
Может, оно живое,
где на нем плод?
Следовательно, руби под корень.
Ради спасения дрова используй.
Ради спасения сегодня, сейчас
от этих зверзких морозов.

~~~~~


* * *

крепче спирта, грандиознее гимна,
глубоко в чьих трясинах мамонты загнивают,
проплываю я остров и с моих скул
этим призрачным вечером в благоуханный эфир печали
щетинится ненависть

рассыпает заря
поцелуи-лучи по ресницам озер…

это правда — порою рыдаю надрывно
утопая в поэзии
извлекая к глазам водянистые блеклые ее цветы…

утащить бы меня ураганом куда в океан
не залётывал ни комар ни певчая птица…
пусть сторонятся даже галеры забитые каторжным мясом
вот тогда может быть упаду на колени умоляя по-женски
советчика! разговора!

~~~~~


* * *

хиханьки да
   будет день
         и ты - мертва
под- глаза твои рот волосы -разумеваю
всю тебя твою
пикантно похотливую привычку

ха! все перемрут

в губы впиваться в замешательстве и выпадать
бездонно в сладостранствие
по бездне

         о! без надежды не оставь
ее
всяк в нее входящий

~~~~~


* * *
Решайся, Улитка!
На полпути из дома.
Наполовину в.

* * *
Травы зеленая сабелька
в черноземе клумбы.
Осторожно, весна!

~~~~~


* * *

Милый Евгений, и я не в восторге от Рима. И крайне
Разочарован собором Святого Петра и другими
Перехвалëными видами. Всё же, скажу по секрету,
Что триумфальная арка иерусалимской победы
Произвела впечатленье. А также погода — мерзее
Сроду не видывал. В Грецию — вот куда надо податься!
Впрочем, в моем раздраженьи любые развалины — Троя,
Дельфы, и даже Афины — представ пред глазами докажут
Тщетность погони за древностью. Римом я разочарован.
Мыслимо ль в этом признаться? Но Рим — вековая помойка.
Всё, что разрушено сдуру, то слепо теперь почитают,
Что ни навалено — груды руин несовместных столетий —
Всё за сокровищe держат, над рухлядью всякой трясутся.
Господи, только вандалов сюда не хватает!
Господи, готов бы! выжечь папистские церкви
Вместе с папистами, всем их фальшивым смиреньем —
Вот вам чистилище! вот вам и адское пламя!
Жить, тем не менее, можно, наверно, и в Риме,
На расстояньи разумном от родины сивой…

~~~~~


* * *
Я дожидался: ветер пыль взметнет.
Ни ветерка.
Воздух, густой настой, был мне тягучей пищей.
Жуки, цикады, пчелы… — хлопотный народ
Гудел в долине ровно.
Мяса мешок — аз есмь —
Над полем возвышался.

Я ногу приподнял, чтоб сделать шаг
Осмысленно, и удивился:
Ужели поплыву по водам озерца
Зеленопестротравного?
Там под ногой живые существа
Блестят, снуют, наверное, не замечая
Громоздкого колосса катастроф,
Замершего одноного…
Я ногу осторожно опустил,
Возможно, никого не раздавив.

И вдруг осёл истошно возопил.
И вспрыгнула мне ящерка на ногу.
Я осознал, что рядом путь лежит.
Я осознал, что мой ментальный ступор
Преодолим, да, должен быть, иначе
Меня по капле солнце высосет, и бряк
Бурдюк питательных здоровых протеинов
Под писки насекомого народа
«Нам человечинки! Трапезничать! Ура!»

И побрело истерзанное пыткой
Жары и совести животное на задних лапах,
Не глядя под себя,
Спасаемое несовершенным слухом:
Ни хруста панцирей, ни брызг
Мозгов и внутренностей, ни суставов
Изломанных травы, колосьев…
Я двигался, о, наконец, бессмысленно и беспощадно.

Дорога разворачивалась, поднималась.
За полем — холм и медленный подъем.
Ослиный путь выводит на плато.
Плато подводит к страшному откосу.
Я подошел: безумный океан
Метался с пеною у рта на скалы.
И я глаза закрыл и отступил,
Дрожа и понимая: «Ни за что!»
A вольный ветер бил меня в лицо,
А вольный ветер щедро разливался,
Наподдавая в ноздри изобилье
Воздуха, напоминая: я могу дышать свободно
Теперь, здесь, только на пределе
Земли…

~~~~~



9 сентября 2015 L.B. | Пока нет комментариев


А потом про этот случай…

Почитывая само-перевод BBC/БиБиСи, с интересом наблюдая за креативной работой переводчика…

Все больше людей … верят в то, что со смертью жизнь определенно заканчивается и что нет никакого Бога, никакой вечной жизни и никакого божественного промысла. По-видимому, эти убеждения, несмотря на весь свой пессимизм, получают все большее распространение. В некоторых странах открыто провозглашать себя атеистом стало модно как никогда.

A growing number of people … believe that life definitively ends at death – that there is no God, no afterlife and no divine plan. And it’s an outlook that could be gaining momentum – despite its lack of cheer. In some countries, openly acknowledged atheism has never been more popular.

Но даже если бы все беды нашего мира вдруг чудесным образом прекратились и мы все зажили бы мирно и счастливо, религия, вероятно, все равно никуда бы не делась. Это связано с тем, что, судя по всему, из-за каприза эволюции в нейропсихологии нашего вида существует особое место для Бога.

But even if the world’s troubles were miraculously solved and we all led peaceful lives in equity, religion would probably still be around. This is because a god-shaped hole seems to exist in our species’ neuropsychology, thanks to a quirk of our evolution.

Как только человечество окажется на грани экологического кризиса, мировой ядерной войны или неизбежного столкновения с кометой, оно сразу вспомнит о Боге.

As soon as we found ourselves facing an ecological crisis, a global nuclear war or an impending comet collision, the gods would emerge.

Переводчик, видимо, полагает, что даже упоминание многобожества глубоко оскорбит религиозные чувства русской аудитории…


7 января 2015 L.B. | 85 комментариев


Метамысли 2: Информация

Я тут обронил на форуме, что Якобсон Роман Осипович использует, де, «метаязык» сугубо метафорически, и в качестве иллюстрации, как это — «метафорически», метафорически же (кружась в сансаре определений), принимая, что (и не вдаваясь, игнорируя историю боданий, чтó оно суть-есть, это обросшее дефинициями и аллюзиями понятие М.), что метафора строится на сравнении по подобию, и (якобы) «прояснил»: «как, например, от «информации» по Шеннону с легкостью переходят к «информации, передаваемой переводчиком»»…

Естественно, оказалось (так как попросили «прокомментировать подробнее«), что света сравнением не пролил, так что попробую чуть-чуть растуманить «информацию», а про «метаязык»… если руки дойдут… всё в руце божией… итд

Жаргона в переводческом деле завались, кто ж не знает? Реалия, буквализм, калька, соответствие, эквивалент, трансформация, компенсация, точность, адекватность… Но «информация»… Переводчики несомненно используют слово в повседневном значении, в его циклических (сансарных) определениях: Ожегов: «ИНФОРМАЦИЯ — … 2. сообщения, осведомляющие о положении дел, о состоянии чего-н.» — «СООБЩЕНИЕ — То, что сообщается, известие, информация (во 2 знач.).». Т.е., приблизительно, ИНФОРМАЦИЯ — это «сообщения/сведения/известия» с модерновым оттенком технологичности (там же у Ожегова, первое значение: «ИНФОРМАЦИЯ — 1. Сведения об окружающем мире и протекающих в нём процессах, воспринимаемые человеком или специальным устройством«)

Поэтому я исключил из рассмотрения случаи употребления «информации» в повседневном значении, например: «информацию об этом легко найти в гугле», «NDA запрещает разглашать конфиденциальную информацию», итд — а сосредоточился на переводческих контекстах, например (извлекая из того, что поблизости):

Если в смежном документе повторяется без изменений целый абзац, я бы вычла его из общего подсчета, а если там просто похожий текст (та же информация, изложенная другими словами), то лично я не вижу повода для скидки.

[речь о сопоставительной переводческой типологии текстов] имею в виду нехудожественные тексты, наличие эстетической информации во многих типах которых тоже неизбежно.

Какие функции инфинитива (навскидку, без заглядывания в учебники) вы можете назвать? Я бы рассуждал так: инфинитив (на материале русского и английского языка) — форма глагола, следовательно, выполняет ту же семантическую функцию — передает информацию о действиях или состояниях. Морфологически он лишен способности передавать информацию о роде, числе, лице, времени

т.е. сосредоточился я на тех случаях употребления, когда речь идет о сопоставлении текстов (в широком понимании — устных и письменных) на, по крайней мере, двух языках. Подобных примеров из переводческих дискуссий без труда можно привести массу, и чем больше их попадается, тем менее понятно, в чем, собственно, переводческая специфичность понятия «информация». То ли смысл/значение… то ли проявление языковой функции… то ли нечто вовсе мутное (не знаю я, что такое эстетическая информация — любые (опять же) сведения об эстетических ценностях и предпочтениях?)… И так далее… и так далее…

Обращаясь к людям, то ли богом, то ли государством приставленным думать о словах, к классикам российской переводческой теории, быстро становится заметно, что и они в своих научно-по(п)учительных книгах тоже не брезгуют «информацией» в повседневном значении, и порой даже в переводческо-профессиональном контексте невозможно уяснить, чем «информация» отличается от, например, «значения» и «содержания»:

Комиссаров:Каждый знак обладает тремя видами связи, без которых он не может выполнять свою функцию. Во-первых, знак связан с тем, что он обозначает … Во-вторых, существуя в системе, знак связан с другими знаками этой системы … И, наконец, знак связан с людьми, пользующимися им как знаком … Три вида связи составляют значение знака, представляемую им информацию, благодаря чему знаки могут использоваться для формирования и передачи содержательных сообщений.

Трудно сказать, привычка это, или неряшливость, или отрыжка тогдашнего преклонения перед теорией информации (или и то, и другое, и третье, и, может, какое-нибудь пятое-десятое), потому приходится даже из вообще-переводческого выбирать переводческое-конкретное, т.е. цитатно подкрепленное, типа:

Бархударов: … предложение «Mr. Raymond sat up against the tree-trunk«, которое в русском переводе передано как «Мистер Реймонд сел и прислонился к дубу.» … можно подумать, что русское предложение по выражаемым в нем значениям не вполне соответствует исходному английскому: в нем есть слова «и прислонился«, отсутствующие в подлиннике: английское наречие «up» в «sat up» указывает, что субъект глагола пришел в сидячее положение из лежачего (ср. «sat down»), в то время как в русском предложении эта информация не содержится; наконец, английское «tree-trunk» означает не дуб, а ствол дерева. Однако на самом деле смысловая эквивалентность здесь имеется, только для ее установления необходимо … выйти за рамки данного предложения в более широкий контекст. … та информация, которую передает английское «up» в «sat up», в pyccком переводе извлекается из последующего предложения «раньше он лежал на траве«

Складывается впечатление (зря осторожничаю?), что порой «информация» не совсем «смысл», не совсем «значение» (и как-то варьируется от теоретика к теоретику), но, подставляя вместо «эта информация» и «та информация» «это значение» и «то значение», не улавливаю, что существенно меняется в рассуждении Бархударова (и не у него только)… Складывается впечатления, что информация — это стилистический синоним-затычка, чтобы разнообразить изложение, чтобы не повторяться «смысл», «сведения», «значение», «смысл», «сведения», «значение»…. Т.е. впечатление такое складывается, что «информация» — не переводческий термин вообще, что она (несмотря на уверения теоретиков, что за ихними разглагольствованиями стоит «теория информации», которая ой как полезна в переводоведении, ой как полезна!) всегда (в известной мне переводоведческой, не компьютерно-лингвистической) литературе — всего лишь синоним «сведений», «сообщений», «значений» итд

Даже если возьмем советского переводоведа-классика (Миньяр-Белоручева), который, казалось, должен бы, ибо отец-основатель российской «информационной теории перевода», порадовать большей терминологической ясностью-определенностью, нежели коллеги по партии, получаем (из прилагаемого «словаря переводческих терминов(!)»): «Информация. В переводе поступающие к коммуниканту сведения, способные преобразовывать речевое произведение и ситуацию в смысл, дополнительный эстетический эффект и шум.» Т.е. информация — это всё те же сведения (хотя не только смысл), обладающие магическим эффектом «преобразовывать» произведение и (!) ситуацию. По-моему, налицо бездумное использование привычного жаргона «преобразований», о котором я писал в предыдущем мета-посте, прилагаемое к неопределенному (неопределяемому?) понятию «информация», которое, в свою очередь, используется в смеси повседневного и более узкого (зауживаемого самим теоретиком) значений в надежде, что свои — разберутся (если судить по словарю Нелюбина, «свои» не разобрались напрочь). Тут самое время поставить вопрос, занимавший философов не одно столетие: как можно дать адекватное определение понятия? — но я уклонюсь, во-первых, потому, что цель поста — не дать определение, а «прокомментировать подробнее», а во-вторых, как заметил средневековый синкретист Пико, суммируя Франциска из Мейрона: «Nulla diffinitio adaequat diffinitum» («нет определения, адекватного определяемому»).

Миньяр-Белоручев, отдам ему должное, честно пытается проломить дорогу к теории информации, к научной (технической) точности, как он ее понимает, вводя понятие «кванта информации», но так всё, по-моему, запутывает, что прилежное рассмотрение его идей и трудов, пожалуй, выйдет за пределы как этого поста, так и, возможно, отведенного мне жизненного пути…

… потому перескочу сразу к Шеннону…

… который (в знаменитой статье «A Mathematical Theory of Communication») понятие «information» (которое систематически, без отклонений, конечно, переведено «информация»)…

… не определяет!

«Information» встречается 58 раз (если не обсчитался) и за исключением двух раз нигде не используется в синтаксической функции подлежащего. Исключения таковы:

In the π example the only information retained is that all the digits are chosen from the set 0, 1, … 9.

we would be giving the system credit for transmitting 500 bits per second while actually no information is being transmitted at all.

Таким образом Шеннон не определяет (в смысле, не говорит «информация — это …»), но из вопроса про источник информации:

Shannon: Как следует математически описывать источник сообщений и какое количество информации, измеряемое числом битов в секунду, создается источником?

а также из описания источника информации как части системы следует, что «information» понимается как «message» (сообщение) или «sequence of messages» (последовательность сообщений) и может представлять из себя следующее: а) «последовательность букв»; б) «некоторая функция времени»; в) «функция времени и других переменных»; г) «две или более функций времени»; д) «несколько функций нескольких переменных», которые «можно также рассматривать как компоненты векторного поля»; д) «различные комбинации» вышеперечисленного.

Вопрос о количестве информации наиболее близок, так скажем, идейно к бархударовским «квантам»…

И когда Шеннон говорит: «Каждый символ несет пять битов информации.» — то становится ясно, что «информация» как таковая определения лишена (как точки, прямые и плоскости у Эвклида), но ее количество — это число бит (что превращается в интеграл в случае непрерывного источника, ну да не будем углубляться…). Из статьи Шеннона ясно, что теория информации/коммуникации была озадачена на тот момент двумя проблемами: компрессией и надежной передачей сигналов двух сортов: дискретных (биты) и волновых (радио, телевидение) — и эти сигналы, когда они имеют смысл для человека, называются информацией, но с математической точки зрения «информацию» совершенно не обязательно определять, она как понятие абсолютно лишена смысла в лингвистическом понимании, но «осмысленна» математически как общее наименование источников сигналов (и передаваемых ими сообщений) и моделей, описывающих их поведение. И Шеннон совершенно четко об этом заявляет в самом начале статьи: «Основная задача связи состоит в точном или приближенном воспроизведении в одном месте сообщения, выбранного для передачи в другом месте. Часто сообщения имеют значение [meaning], т. е. относятся к некоторой системе, имеющей определенную физическую или умозрительную сущность, или находятся в соответствии с некоторой системой. Эти семантические аспекты связи не имеют отношения к технической стороне вопроса

И к данному моменту, полагаю, очевидно, что переводчики полностью игнорируют математическое (существенное технически, бессмысленное лингвистически) понимание «информации» и оперируют метафорами, построенными, во-первых, на визуальном восприятии схемы Шеннона

diagram of a general communication system

уподобляя автора — источнику, переводчика — передатчику с помехами, читателя или слушателя перевода — приемнику и адресату, преобразования/трансформации — процессу передачи сигналов, а, во-вторых, на циклической синонимии повседневных значений «информация-сообщения-сведения-значения-смысл».

Сам Шеннон так писал о теории информации в своей крохотной заметке «Бандвагон» («The Bandwagon»):

За последние несколько лет теория информации превратилась в своего рода бандвагон от науки. Появившись на свет в качестве специального метода в теории связи, она заняла выдающееся место как в популярной, так и в научной литературе. Это можно объяснить отчасти ее связью с такими модными областями науки и техники, как кибернетика, теория автоматов, теория вычислительных машин, а отчасти новизной ее тематики. В результате всего этого значение теории информации было, возможно, преувеличено и раздуто до пределов, превышающих ее реальные достижения. Ученые различных специальностей, привлеченные поднятым шумом и перспективами новых направлений исследования, используют идеи теории информации при решении своих частных задач. Так, теория информации нашла применение в биологии, психологии, лингвистике, теоретической физике, экономике, теории организации производства и во многих других областях науки и техники. Короче говоря, сейчас теория информации, как модный опьяняющий напиток, кружит голову всем вокруг.

Сознавая, что теория информации является сильным средством решения проблем теории связи (и в этом отношении ее значение будет возрастать), нельзя забывать, что она не является панацеей для инженера-связиста и тем более для представителей всех других специальностей. Очень редко удается открыть одновременно несколько тайн природы одним и тем же ключом. Здание нашего несколько искусственно созданного благополучия слишком легко может рухнуть, как только в один прекрасный день окажется, что при помощи нескольких магических слов, таких, как «информация», «энтропия», «избыточность»…, нельзя решить всех нерешенных проблем.

… представителям различных наук следует ясно понимать, что основные положения теории информации касаются очень специфического направления исследования, направления, которое совершенно не обязательно должно оказаться плодотворным в психологии, экономике и в других социальных науках. В самом деле, основу теории информации составляет одна из ветвей математики, т.е. строго дедуктивная система. Поэтому глубокое понимание математической стороны теории информации и ее практических приложений к вопросам общей теории связи является обязательным условием использования теории информации в других областях науки. … поиск путей применения теории информации в других областях не сводится к тривиальному переносу терминов из одной области науки в другую.

(P.S. Переводы из Шеннона — В.Ф. Писаренко)


10 ноября 2014 L.B. | 11 комментариев


Метамысли

Недавно нас тут, форумчан-недоучек, утомленное солнце педагогики брезгливо обрызгивало мутным светом учености, жалуясь как «в ГП меня довольно часто… ммм… удивляет именно степень невладения метаязыком — компактным, доходчивым, логичным и точным…«, — периодически одаряя присутствующих лучами «доходчивого и логичного». Не прошло и шести страниц, как двое участников, обтанцовывая вежливыми реверансами легко-ранимое эго педагогического светила, обнаружили, что витиеватый лабиринт слов довольно быстро возвращается на круги своя: «где-то в вашем объяснении закольцовывается логика. Вы говорите, что переводчик должен из оригинала в перевод передать сепульки, а когда заходит речь о том, что же такое сепульки, вы говорите, что это то, что переводчик должен из оригинала в перевод передать

Из сложившейся ситуации в ее единичности (если признать, что конкретный автор в конкретном движении мысли конкретно опозорился; врач не исцелился) есть много социально приемлемых способов выйти: от предоставления возможности залатать логику (рискуя, правда, завязнуть глубже в том же лабиринте) до полного (что нетрудно на форуме) игнора изнурительного путаника (в конце концов, не нравится, не читай), но…

… логика ли в основе переводческого «метаязыка»?

Предположим некое смутное, но общее, представление о компонентах, из которых состоит «переводческий метаязык». Попытка развернуть это предположение (например, упоминанием, что «общность» есть среда профессиональных переводчиков, что «метаязык» — это жаргон этой среды, итп) потенциально ведет нас к многочисленным разветвлениям, потому остановлюсь на примерах (пока), которые многим постоянно пребывающим в среде, надеюсь, покажутся самоочевидными экземплярами переводческого метаязыка.

Например, когда утомленное солнце объясняет: «здесь [в переводе с английского на русский] глагол заменяется на существительное, потому что в формальных стилях русского языка более типичны … номинативные конструкции» — невозможно не заметить характернейшую переводческую риторику «замен», «преобразований», «трансформаций» и, соответственно, «потерь», «сохранений» итд, подкрепленную метаязыками лингвистическим и литературоведческим («глагол», «существительное», «номинативные конструкции», «стиль», «формальные признаки» итд), привлекаемыми переводчиками по мере необходимости (рассмотрение деталей расхождений метаязыков лингвистики, литературоведения и переводоведения не входит в мой локальный интерес в пределах этого поста).

Метафорику трансформаций светило по течению беседы раскручивает в медицинскую: «есть ли у письменного переводчика право на относительно хирургические операции с исходным текстом?» — и, будучи пойманным на растяжке, моментально откатывает: «это метафора+метонимия… (Возможно, не очень удачная.) Естественно, с самим исходным текстом ничего материального не происходит.» — тем не менее, тем не менее… отказаться от привычного словоупотребления — выше сил переводческих! поэтому (в том же параграфе!): «сознательно сделать текст перевода «менее тяжелым, чем фактически является исходный текст» — значит мысленно произвести над исходным текстом некую операцию, представив себе, что он не такой, каким он является на самом деле.» (жирность добавлена мною)

От метафорического представления, что источник «на самом деле» содержит (форма — содержание) нечто почти физически ощущаемое, поддающееся мануальным операциям, избавиться нет никакой возможности. Светило, описывая переводческие процедуры: «Формулируем другие приоритеты (кратко: соблюдение конвенций ПЯ» — т. е. (подразумевается) в оригинале содержатся (в баночке с крышечкой) некие «конвенции», которые надо «соблюсти» (бережно достать из баночки, передать). И далее (подменяя слова, играя ими): «слово «инвариант» в принципе НЕ необходимо. Просто удобно им пользоваться … при разборе ИТ, когда мы выясняем что мы (1) обязаны (2) хотим (3) в принципе можем сохранить в переводе (это инвариант), а что — не обязаны и/или не хотим и/или не можем (это — НЕ инвариант),» — вплоть до капитуляции: «без глаголов «измениться», «остаться, «добавиться» и т.п. в нашем метаязыке, видимо, совсем не обойтись.» Так совершающиеся фактически в практике письменного перевода изменения — т. е. изменения текста перевода — получают на переводческом метаязыке название «редактура», а полное отсутствие каких бы то ни было изменений — т. е. изменений текста оригинала — продолжают именоваться «изменениями», «добавлениями», «трансформациями» и прочими метафорическими вариациями на тему перемен. (Случаи совместного создания текстов на разных языках выходят за рамки моего интереса в этом посте.)

Ограничиваясь единичностью ситуации, можно подумать, что в ГП совпало так, что два гения логики залетели на огонек, и вот, совершенно случайно заклевали присевшего там же отдохнуть наставника, ослабленного неустанным пестованием безмозглых птенцов попугайского ремесла…

… жил да был во времена стародавние, былинные, Бархудар-богатырь, закатился он по злой неволе случая в лабиринт переводческий:

термин «процесс» применительно к переводу понимается нами в чисто лингвистическом смысле, то есть, как определенного вида языковое, точнее, межъязыковое преобразование или трансформация текста на одном языке в текст на другом языке.

закружился, запутался, шишек себе по темным углам набил, потянулся было ширять в диссидентском, отказном направлении:

термин «преобразование» нельзя понимать буквально — сам исходный текст или текст оригинала не «преобразуется» в том смысле, что он не изменяется сам по себе.

на поверхность дырку лбом, наконец, пробил:

Этот текст, конечно, сам остается неизменным, наряду с ним и на основе его создается другой текст на ином языке, который мы называем «переводом».

глотнул воздуха свежего, неиспорченного:

Иными словами, термин «преобразование» (или «трансформация») здесь может быть употреблен лишь в том смысле, в каком этот термин применяется в синхронном описании языка вообще: речь идет об определенном отношении между двумя языковыми или речевыми единицами, из которых одна является исходной, а вторая создается на основе первой.

да и схлопнулась моментально дырочка, засосало болотище:

имея исходный текст а на языке А, переводчик, применяя к нему определенные операции («переводческие трансформации», о которых речь пойдет ниже), создает текст б на языке Б

покатился Бархудар-богатырь по кругам своим:

не всякая замена текста на одном языке текстом на другом языке является переводом … Чтобы иметь право называться переводом … текст на ПЯ должен содержать в себе что-то такое, что содержится и в тексте на ИЯ.

заметался по развилкам лабиринтовым, вправо пойдет — инвариант найдет:

при замене текста на ИЯ текстом на ПЯ должен сохраняться какой-то определенный инвариант; мера сохранения этого инварианта и определяет собой меру эквивалентности текста перевода тексту подлинника

влево пойдет — инвариант потеряет:

Для простоты изложения мы пока что отвлекаемся от того очень важного для теории перевода факта, что это совпадение единиц разных языков в плане их содержания является, как правило, не полным, а частичным.

в один закоулок рванет, рай постоянства мерещится:

Переводом называется процесс преобразования речевого произведения на одном языке в речевое произведение на другом языке при сохранении неизменного плана содержания

а как поплутает широкими околесицами:

Термин «план содержания» или «значение» следует понимать максимально широко, имея в виду все виды отношений, в которых находится знаковая (в данном случае, языковая) единица

как тумана релятивизма наглотается:

О «сохранении неизменного плана содержания» можно говорить только в относительном, но не в абсолютном смысле.

так обратно к кальяну трансформаций и утрат присасывается:

При межъязыковом преобразовании (как и при всяком другом виде преобразований) неизбежны потери, то есть имеет место неполная передача значений, выражаемых текстом подлинника.

И так далее, и так далее, и так далее…

Казалось бы, что проще: решил, что «трансформация» в нашем специализированном переводческом (мета)языке больше не значит изменение (динамика) чего бы то ни было, а значит: лингвистическое сопоставление (статика) двух (или более) структур, так и прекрати пользоваться метафорами изменений в научной книге. Нет, не получается! Ведь перевод — процесс. Ведь процесс? Не правда ли?


26 октября 2014 L.B. | 8 комментариев


CXXX

Светила? Нет. Глаза, а не светила.
Коралла пурпур? Губы, не коралл.
Снег будет бел? Что ж, грудь ее — чернила.
Погладил пряди — гриву расчесал.

Ни красных роз дамасских нет, ни белых
В ее щеках. И терпкий аромат
Иных духов с ее дыханьем прелым
Я не сравню. Ее дыханье — смрад.

Ручей журчит — вот так она болтает.
Но музыка ушам моим милей.
Порхают где богини? кто их знает…
Любимая топочет по земле.

Сравни: она — натура без рисовки,
Вокруг — одни модельные штамповки.

_^_


14 августа 2014 L.B. | 15 комментариев


Замашки на Вильяма нашего

Поразительно, что люди с классическим, в котором латынь — неотъемлемая часть, образованием «Гамлета» читали столетиями и всё равно до сих пор умудряются новенького нарыть.

Меня всегда удивляло, что Горацио на вопрос Бернардо: «What, is Horatio there?» — отвечает: «A piece of him.» — почему собственно «а piece of him»?

Истолкования попадались разные, но чувства комфорта не наступало. Нет, дискомфорт не мешал читать и не приводил, например, к несогласию с переводом Лозинского («Горацио с тобой? / Кусок его.»), но просветиться хотелось. И на днях случилось нарыть микро-статейку (страничка с небольшим) 2012-го года, в которой весьма убедительно устанавливаются связи с одой Горация «Exegi monumentum».

Вкратце для нечитающих по-английски:

Non omnis moriar multaque pars mei uitabit Libitinam
Умру не целиком, большая часть меня ускользнет от богини смерти

Читающим, полагаю, будет интересно ознакомиться и с другими деталями. Статья доступна воткрытую на сайте academia.edu.

P.S. Недовольные орфографией «воткрытую» могут написать в «спортлото» 🙂


2 августа 2014 L.B. | 15 комментариев


И брань, и саблю, и свинец…

Мне тут, благодаря Иринe Яценко, которая «не понимает», довелось вернуться к строфе из «Онегина», не вызывавшей у меня затруднений, хотя Набоков, оказывается, был недоволен («irritatingly vague» — раздражающе туманна — про последнюю строку) , а Пеньковский исписал аж 29 страниц, чтобы хоть как-то свести концы с концами.

Всю статью Пеньковского разбирать не хочется (там много интересных замет; отдельные аргументы можно обсудить порознь в каментах, если кому-то интересна именно филологическая аргументация), так что в двух словах…..

Пеньковский на странице 45 приводит цитаты из черновиков, из которых следует (по-моему, убедительно), что изначально «сабля» и «свинец» были связаны с дуэлями. Чем нарушается напрашивающееся истолкование, что и в финальном, печатном варианте «и брань, и сабля, и свинец» тоже связаны с дуэлями? Дуэльность нарушается появлением слова «брань»: «слово брань (это понимал и Набоков) является знаком войны и только войны» (стр. 45).

Если развивать эту линию (брань — война), в сознание читателя впивается множество заноз-вопросов начиная с «а разве Онегин служил в армии?» и заканчивая выводом Пеньковского, с которым мне затруднительно спорить, так как я изначально с ним был согласен: «Военная семантика слова брань категорически исключает возможность интерпретации следующих за ним в сочинительном ряду слов сабля и свинец в «дуэльном» смысле. Вместе с тем, понимание целого этой строки как свидетельства о военном опыте юного Онегина должно быть решительно отвергнуто.» (стр. 52) Допустим, допустим…

До мысли, что «брань как свидетельство «тяготения» Онегина к «кружку военной молодежи» просто не выдерживает никакой критики», Пеньковский добрался к странице 53, т.е., по сути, со всех доступных ему сторон полностью отверг «военную семантику слова брань», тем не менее, затем до страницы 60 упорно развивает интерпретацию, полностью основанную именно на военной семантике слова брань. Интерпретация сводится к: Онегин разочаровался в «юношеской романтической мечте» о военной службе. Для этого Пеньковский привлекает и творчество Пушкина лицейских годов, и цитаты из Баратынского и Шаховского, и метонимии, и «любить» в значении «мечтать» (натяжки, натяжки…), и биографию Пушкина («который в позднем своем отрочестве мечтал и о мундире, и о брани, и осабле, и о свинце») и т.д. и т.п. — так что я к концу статьи, во-первых, перестал отличать Онегина (литературного героя) и от Пушкина (автора) и от современников и от всего последующего пушкиноведения, а, во-вторых, забыл, о чем, собственно, строфа, и почему у меня с ней никогда не было таких мучительных многостраничных проблем.

Я не утверждаю, что мое истолкование стоит ломанного гроша, мне всего лишь кажется, что ни брюзжанием Набокова, ни исследованием Пеньковского оно не опровергается. К сожалению, оно герметическое, в смысле — замкнутое на самой строфе, и потому для ценителей филологического apparatus’a слишком простое, но мне всегда казалось, что «военная семантика» слова «брань» появляется в умах читателей из-за презумпции высокоштильной высокопарности, которая в данной конкретной строфе ничем не подтверждается (вопрос о смешение штилей в первой главе «Евгения Онегина» можно обсудить отдельно).

Я (для себя) «брань» истолковывал исключительно в контексте строфы — т.е. в рамках описания светской жизни и разгульной дружбы — и «брань» была (условно говоря) синонимом следующего (выделено жырным):

Друзья и дружба надоели,
Затем, что не всегда же мог
Beef-steaks и страсбургский пирог
Шампанской обливать бутылкой
И сыпать острые слова,
Когда болела голова

Т.е. Онегин с друзьями по молодости кутил, напивался, и они с перепития и будуна склонны были «сыпать острые слова», то бишь ругаться и провоцировать друг дружку на дуэли. Т.е. «брань» — это ругня (от острот то матерщины, полагаю, надеясь на неувядающее величие могучего русского языка).


22 июля 2014 L.B. | Комментариев (1)



Страница 1 из 41234